Smurov

Самый Верхний)

Всем вновьприбывшим, желающим меня зафрендить!
Меня настолько достали регулярно френдящие меня "то ли люди, то ли куклы", что у меня теперь большая просьба: если Вы просто живой человек, которому интересно меня читать и интересно было бы, чтобы и я Вас читала, пожалуйста, оставьте в виде комментария к этому посту пару приветственных слов. Спасибо.
Лена
Smurov

(no subject)

У меня тут рассказ вышел в сборнике, про взросление. Книгу в электронном виде можно купить по символической цене на многих платформах, даже на Амазоне)

https://www.amazon.com/Вечеринка-с-карликами-…/…/ref=sr_1_1…

https://ru.bookmate.com/books/VwiliGAp

Smurov

Хорошие новости

Незаметно для себя победила в конкурсе рассказов о любви на сайте Олега Чувакина :) Обучение в CWS начало давать свои плоды, ура.
Вот сам рассказ.
Тут рецензии от Олега Чувакина и от Андрея Шевцова (увы, не знаю, кто этот человек, но все равно приятно)))
А тут моя лауреатская речь)))
Smurov

Муза

Затолкав коляску в спасительную тень, блаженно растекаюсь медузой в удобном кресле. Не глядя в меню, заказываю айс-ти, поворачиваю голову – и вдруг вижу её: тонкогубое, востроносое личико, короткая стрижка а-ля Улицкая, волосы - перец с солью, дымчатые очки, за ними – глаза, сияющие совершенством безумия. Мой персонаж! Приглядевшись, я понимаю, что муза моя абсолютно пьяна. Все движения её сопровождаются некоторым пошатыванием из стороны в сторону, как будто она едет в невидимом поезде, где самые простые действия становятся испытанием: пригубить кофе, разломать на куски печенье, прикурить сигарету, прочитать сообщение в телефоне… Но тётя справляется: очевидно, поезд для неё – не впервой. В ней идиотски-великолепно всё: и две куртки, надетые одна на другую, и шерстяной синий шарф (на улице – 28, а мадам сидит на самом солнцепеке), и рюкзак, так и не снятый с плеч (ну, да, чтобы не пропустить свою станцию)... У ног тети изнывает от жары огромный старый бассет. Странным образом, он тоже как будто едет в поезде: длинное туловище ритмично качается вперед-назад, сотрясаемое жарким дыханием. Сосредоточенно глядя перед собой, тетя кладет бассету в рот куски печенья, и мне ставновится радостно: эти двое едут, похоже, в одном направлении.
Smurov

"Почтальон" ("Il Postino"), 1994, Массимо Троизи, Майкл Рэдфорд

Так поступают все поэты. Они разговаривают вслух сами с собой, а мир подслушивает их. Но так ужасно одиноко, если хоть изредка не слышишь кого-нибудь другого.
Бернард Шоу



Давно, ох, давно не попадалось мне такого кино: с нетривиальным, но очень жизненным сюжетом, с гениальной игрой актеров, с музыкальным сопровождением и видео-рядом, мастерски работающими на создание атмосферы.
История – простая и трогательная: всемирно известный чилийский поэт Пабло Неруда вынужден покинуть родину, и какое-то время он с женой проводит на маленьком итальянском островке, среди простых рыбаков, живущих точно так, как жили их деды и прадеды. 
Но на этой неказистой почве, откуда ни возьмись, вырастает странный цветок –  почтальон Марио Руоппполо, человек, наделённый тонким поэтическим даром видеть мир как метафору. Фильм рассказывает о трогательной дружбе двух поэтов - потенциального и всемирно признанного. Образ Марио не может оставить равнодушным: этот полумудрец-полуребенок располагает к себе с первых кадров, он как будто знает о себе и о мире что-то такое, что нам бы всем не помешало помнить, но, мы, увы, забыли: о ценности красоты, дружбы, любви.
А если справиться на Кинопоиске, мы узнаем, что Массимо Троизи, исполнитель роли Марио и соавтор сценария, отказался от операции на сердце, чтобы закончить работу над «Почтальоном». Он умер от сердечного приступа через 12 часов после окончания съёмок. Ему был 41 год. И теперь трудно отделаться от ощущения, что это отблеск близких нездешних миров освещает в фильме лицо Троизи, делая его игру мучительно достоверной.
Smurov

Четвертый стул

Стулья держат оборону на мокрой террасе: сдвинув головы над крапчатым от дождя столом, ведут неслышный разговор, шаманят, вызывают Бога Дождя. Желание их мне вполне понятно: их пластиковые, под ротанг, спинки, их выгнутые подлокотники и поджарые серебристые ножки, их тугие сиденья до смерти устали от людей, от их седалищ, толстых и тощих, от едкого дыма их сигарет, от их смеха и болтовни, от их спёртого запаха. Стульям нужна передышка – и дождь милостиво приходит. Бог Дождя сегодня на их стороне.
Я выхожу на террасу из казенного отельного рая («Сильный?» - «Да, такой, ничего себе, вот и погуляли!»), поворачиваю голову – и вижу его.  Четвертый стул не занят столоверчением, не шепчется с сотеррасниками, не жаждет дождя, не боится костлявых поп. В его позе читается усталый вызов – и застарелая печаль: уткнувшись в перила лбом, тупо вглядывается он в заросшие лесом округлые склоны Эйфельских (ух ты, звучит почти как эльфийских!) холмов. Смотрит, молчит, ждёт.
И зовут его Эрик, и не стул это вовсе, а заколдованный… эммм… ну, скажем, рыцарь. Или принц, чего уж мелочиться. Да, точно, принц, вот такая ирония судьбы, месть мерзкой колдуньи, чью любовь он когда-то со смехом отверг: «Кто сидел на троне, станет троном сам, в хламе похоронен, превратится в хлам »… И лишь принцесса, пришедшая с востока, способна снять заклятие (я подхожу поближе). Да, белокурая, эммм… сорокадвухлетняя принцесса без вредных привычек должна сесть на четвертый стул в дождливый июньский четверг. Когда это случится, чары колдуньи развеются, и стул, то бишь, принц Эрик, будет спасён (я раздумываю, не сходить ли за полотенцем).
«Ну, что там, кончился?» - «Да нет, ещё идёт!» - «Так чего ты там мокнешь?» - «Да ничего, стулья вот хотела протереть… Иду!»
Прости, Эрик, я вернусь, как только кончится дождь. Если он вообще когда-нибудь кончится.

Smurov

Макс

Котёнок  мой спит на своей «молочной» подушке (мы в шутку зовём её  подушка-алетман, от здешнего «allaitement» - кормление грудью). И сам он  весь такой молочный, сочный, новенький, не потрёпанный ещё жизнью.  Лежит, привалившись ко мне животом, свесив безвольные лапки со своего  алетмана, уткнувшись щекой в сосок, временно (но ненадолго)  отставленный.

Всякий раз поражаюсь, насколько беспомощным и зависимым рождается  человек: он даже муху со лба согнать не способен, не то что себя  защитить или прокормить. Рождаясь, ребёнок ставит тебя в позицию бога  средней руки: от тебя полностью зависят и жизнь его, и ближайшие планы, и  настроение. Ответственность за другого – долгожданные такие вериги, и  носить их теперь, не снимая, долгие годы, а может, и всегда.

Впрочем, нет более неточного слова, чем «всегда». Тут человеческий  язык лукавит, тут надо бы договориться, что мы имеем в виду. Всегда –  это до нашей смерти? Или это распространяется и за границы жизни, туда, в  эту дикую чёрную дыру вечности? Когда кто-то говорит «Я буду любить  тебя всегда», что он имеет в виду? Наше жалкое земное «всегда» - или  нечто большее? А если большее – как он, говорящий этот, может быть  уверен, что сохранит проблеск личного чувства в безличной загробной  пустыне? «Сколько раз я чуть не вывихивал разума, стараясь высмотреть  малейший луч личного среди безличной тьмы по оба предела жизни», - писал  Набоков об этом.

( Collapse )
Smurov

Эйфель

Ну что ж, ставим таймер, улыбаемся и пишем.

Мы снова в Landal Eifeler Tor, уже не «с чёрного хода», как в первый раз. Тогда, катаясь на великах вокруг озера, неверно выбрали маршрут, отклонились – и попали в буржуазную сказку. Вкушая немецкие сосиски и картошку фри на террасе с умопомрачительным фирменным видом на озеро, отороченное мехами холмов, чувствовали себя бедными бельгийскими родственниками, нелегально проникшими в рай для богатых:

- Wohnen-Sie hier ? (Вы живёте здесь?)

- Nein, wir wohnen in Paulus Hof Hotel… (Нет, мы живём в отеле Paulus Hof)

- Ah, die Gäste… (А, гости…)

Да, тогда мы были жалкие бесправные Gäste, но всё это, при ближайшем рассмотрении в Интернете, оказалось вполне доступно простым смертным, и вот мы уже второй раз легально наслаждаемся Эйфелем.

Само слово-то чего стоит: тут тебе и эльфы, и феи, и фенхель (повышает лактацию!), и Париж даже. Но самое главное – это покой. Тишина здесь вечерами такая, что от дороги слышно, как корова срывает губами траву: хрррум, хрррум, хрррум… Зелень холмов не трачена ничем: ни домов, ни телевышек, ни линий электропередач в поле зрения. Воды озера Рур спокойны, сонны, а цвет их таков, какой бывает у моря в начале дождя: свинцово-бирюзовый, - и видно под водой, как корни прибрежных деревьев уходят вглубь, в песчаное плавно скошенное дно.

Эльфы и немецкие цверги, ау, хватит глазеть на нашу диковинную нагло-оранжевую коляску из-за деревьев, выходите, потолкуем «за жизнь»: какой нынче пошёл турист, все на электро-велах, как лебеди в этом году поздно заявились, и что грибы белые нынче весьма хороши, растут прямо на газонах…

Облака здесь тоже сказочные, допотопные какие-то. Не говоря уже о радугах на стыке дня и ночи. Радуги упираются ногами в холмы, стоят, раскорячившись, сияют. Ни для кого, для себя.

PS Фоткой этой, сделанной с телефона, особенно горжусь 😊

Smurov

15-минутка номер раз

Ставим, стало быть, таймер и пишем.

О чем же ещё и писать, когда чудесный этот инопланетный гномик лежит у  меня на коленях и сосёт грудь, вздыхая и покряхтывая, - как не о нём?  Откуда, из каких благодатных, щедрых, потусторонних высей упало ко мне  прямо в руки это райское яблочко? Вот он, плод познания добра и зла, он  пробуждает в тебе всё лучшее, светлое, наивное, честное, настоящее,  незамутнённое, и всё становится так просто: добро – всё, что ему во  благо, зло – что ему во вред. Это чуть смахивает на папину давнюю  сентенцию «Правильно - это так, как нам выгодно», только с небольшой  корректировкой: не «нам», а «ему».

У него ресницы, как усики на пшеничных колосках, у него моя улыбка,  он пахнет свежо и радостно (надо же, а я раньше думала, что младенцы  пахнут как-то кисло): пахнет сном, сладким молоком, счастьем. Моё  райское яблочко, мой свет в окошке, моя пре-е-елесть.

Я раньше и не знала, что могу так, ТАК любить. Такой маленький, будто  игрушечный, – а уже настоящий. И настоящая жизнь его ждёт, и, увы,  настоящая смерть. Но нет, не будем сейчас об этом, к тому же, по  некоторым данным, смерти и вовсе нет. «Я была там, я знаю», - заверяет  Татьяна Толстая, и почему бы нам ей не поверить? Поверим, так спокойнее.  И я очень рассчитываю в этом смысле на тебя, мой макси-Макс: вот  научишься говорить и всё нам расскажешь – всё, что помнишь про райский  чудесный сад, откуда пришёл.